<...> «Cтенограмма»… Такое скучноватое, будничное, почти канцелярское слово. <...> нечасто стенограммы даже самых известных и важных заседаний становятся основой для произведений искусства — тем более мистериального.

<...> В «Стенограмме», кроме призраков людей с громкими именами, присутствуют три великих Духа в женском облике — Дух Истории, Дух Рода и темный Дух Всепожирания. Нетрудно соотнести их с тремя мирами древних, да и не очень древних верований — Небесами, Землей и Преисподней. А также с Мойрами, парками или норнами (с их ножницами так или иначе приходится познакомиться героям спектакля).

<...> Так какой же вопрос и почему именно сейчас был задан всем этим призракам, гениям, персонализациям? Всё тот же вечный вопрос — «быть или не быть?». Быть или не быть России и быть или не быть ей Россией (что, впрочем, одно и то же). Несмотря на то, что за «не быть» сейчас, как и тогда, очень многое, всё, как и в то время, может спасти политическая воля, решимость и чувство Истории.

<...> Предложенная авторами трактовка 15-й партийной конференции сводится к двум важным пунктам. Во-первых, революция — лишь важнейшая часть общей борьбы (которая началась раньше и продолжится позже) с тлетворной буржуазностью. Войны вполне религиозной — отсюда и столь высокая концентрация в спектакле религиозного языка (безо всякого Бога). Во-вторых, предполагается, что за человеческими решениями и действиями есть какая-то большая правда и какие-то большие силы. Победитель побеждает не столько за счет личной убедительности, сколько за счет соответствия духу момента и духу верного. Чтобы победить, нужно поставить паруса, ориентируясь на верный ветер.

<...> «Стенограмма» – это приглашение к серьезному разговору о русской революции. За основу постановки Сергей Кургинян взял материал XV партийной конференции ВКП (б) 1926 года - рубежного события для партии большевиков.

<...> Хотя спектакль сделан на документальной основе речей делегатов, Кургинян превратил его в мистерию, добавив авторских комментариев и «лирических отступлений».

<...> Постановка приглашает поразмышлять: что же такое был советский эксперимент? В чем секрет успехов и побед большевиков? Чего не хватает нам, сегодняшним, чтобы провести свою модернизацию? Отстоять свой суверенитет?

<...> В чем же месседж, как нынче модно выражаться, Кургиняна для России? Он вызывает «духов русской революции», чтобы мы по-новому взглянули на советский опыт и творчески его осмыслили.

<...> На сцене не столько схлестнувшиеся в противоборстве вчерашние соратники, сколько мощные над‑ и подчеловеческие силы. А потому нет попыток придать актерам хотя бы минимальное сходство с историческими персонажами. Никаких усов, париков, бородок клинышком и прочих броских деталей. Темные одежды без привязки к эпохе, лица без грима — порой совсем молодые лица московских коммунаров. Единственная «внешняя» черточка, резко выделяющаяся на общем фоне — характерный акцент Сталина (Юрий Бардахчиев). Думается, смысл тут отнюдь не в узнаваемости, а в ощущении отдельности, даже чуждости всему остальному ломающему копья, нападающему и защищающемуся составу ораторов. В продирающем по спине холодке, исходящем от этой отдельности и чуждости. Все еще думают, что что-то доказывают и решают, а он уже Решил. История выбрала его, отвернувшись от его главного соперника, и он знает это.